Неточные совпадения
Хлестаков. Отчего же нет? Я видел сам,
проходя мимо
кухни, там много готовилось. И
в столовой сегодня поутру двое каких-то коротеньких человека ели семгу и еще много кой-чего.
Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже,
в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было
проходить мимо хозяйкиной
кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу.
Некоторых он видел раньше
в кухне, — они ему кланялись, когда он
проходил мимо, он снисходительно улыбался им.
И вдруг Самгин почувствовал, что его обожгло возмущение: вот это испорченное тело Лидия будет обнимать, может быть, уже обнимала? Эта мысль тотчас же вытолкнула его из
кухни. Он быстро
прошел в комнату Варвары, готовясь сказать Лидии какие-то сокрушительные слова.
— Живу тут, наверху. Хижина есть. Холодно будет —
в кухню сойду. Иди, гуляй. Песни пой.
В дом
прошли через
кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном лице; вышли
в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных окна и дверь, открытая на террасу.
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и
прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было
в ней. Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел
в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на большом пальце голой ноги.
— Кто там? — сердито крикнула мать и невероятно быстро очутилась
в дверях. — Ты? Ты
прошел через
кухню? Почему так поздно? Замерз? Хочешь чаю…
Вон она,
в темном платье,
в черном шерстяном платке на шее,
ходит из комнаты
в кухню, как тень, по-прежнему отворяет и затворяет шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом
в глазах.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней
в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно,
ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней
ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге
в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она пополнела; грудь и плечи сияли тем же довольством и полнотой,
в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие, с которыми она прежде властвовала над домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не
ходит, а будто плавает, от шкафа к
кухне, от
кухни к кладовой, и мерно, неторопливо отдает приказания с полным сознанием того, что делает.
Акулины уже не было
в доме. Анисья — и на
кухне, и на огороде, и за птицами
ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на
кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности.
В лице у ней лежит глубокое уныние.
На дворе тоже начиналась забота дня. Прохор поил и чистил лошадей
в сарае, Кузьма или Степан рубил дрова, Матрена
прошла с корытцем муки
в кухню, Марина раза четыре пронеслась по двору, бережно неся и держа далеко от себя выглаженные юбки барышни.
Должно быть, я попал
в такой молчальный день, потому что она даже на вопрос мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню, что задал ей, — не ответила и молча
прошла в свою
кухню.
— Ну, представь же себе, я заходил к Татьяне Павловне ровнешенько
в половину четвертого, минута
в минуту, и она встретила меня
в кухне: я ведь почти всегда к ней
хожу через черный ход.
С детства Верочка любила
ходить вместе с немой Досифеей
в кухню, прачечную, погреб и кладовые; помогала солить капусту, разводила цветы и вечно возилась с выброшенными на улицу котятами, которых терпеливо выкармливала, а потом раздавала по своим знакомым.
Эта старуха и дочка впали, однако,
в страшную бедность и даже
ходили по соседству на
кухню к Федору Павловичу за супом и хлебом ежедневно.
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что было силы
в дом Морозовой. Это именно было то время, когда Грушенька укатила
в Мокрое,
прошло не более четверти часа после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной,
в кухне, когда вдруг вбежал «капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
Она увидела, что идет домой, когда
прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась
в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять
в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая
в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается,
в кухню не попала, а очутилась
в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Старинная мебель из кунсткамеры прежнего владельца доживала свой век
в этой ссылке; я с любопытством бродил из комнаты
в комнату,
ходил вверх,
ходил вниз, отправлялся
в кухню.
В свободное от пожаров время они
ходили к ним
в гости, угощались на
кухне, и хозяйки на них смотрели как на своих людей, зная, что не прощелыга какой-нибудь, а казенный человек, на которого положиться можно.
Страшные рассказы положительно подавляли наши детские души, и, возвращаясь из
кухни вечером, мы с великим страхом
проходили мимо темного отверстия печки, находившегося
в середине коридора и почему-то никогда не закрывавшегося заслонками.
Я боялся оставаться один, боялся
пройти по темному коридору
в кухню, боялся лечь
в постель.
Яша(Любови Андреевне). Любовь Андреевна! Позвольте обратиться к вам с просьбой, будьте так добры! Если опять поедете
в Париж, то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно. (Оглядываясь, вполголоса.) Что ж там говорить, вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на
кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот
ходит, бормочет разные неподходящие слова. Возьмите меня с собой, будьте так добры!
Я вскочил на печь, забился
в угол, а
в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился
в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их
в печь, наливал воду
в чугуны и
ходил по
кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Спустя некоторое время после того, как Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не
ходил к нему
в гости, бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, —
в кухне было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все были как-то особенно мило тихи, а бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна другой лучше.
Однажды, когда он спал после обеда
в кухне на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он
ходил смешной, страшный: из серой бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый нос, похожий на язык.
Я ушел, но спать
в эту ночь не удалось; только что лег
в постель, — меня вышвырнул из нее нечеловеческий вой; я снова бросился
в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой
в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами по полу и, не
сходя с места, хрипел...
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора,
в самом конце его, у
кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих,
в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и спал на широком диване, а
ходить и выходить из квартиры обязан был чрез
кухню и по черной лестнице.
В десять часов
в господском доме было совершенно темно, а прислуга
ходила на цыпочках, не смея дохнуть. Огонь светился только
в кухне у Домнушки и
в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
В восемь часов утра начинался день
в этом доме; летом он начинался часом ранее.
В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил
в училище, а Женни заходила на
кухню и через полчаса являлась снова
в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком
проходили почти целые дни Женни.
— Ну, отпрягши-то, приходи ко мне на
кухню; я тебя велю чайком попоить; вечером
сходи в город
в баню с дорожки; а завтра пироги будут. Прощай пока, управляйся, а потом придешь рассказать, как ехалось. Татьяну видел
в Москве?
Покуда происходила
в доме раскладка, размещение привезенных из Уфы вещей и устройство нового порядка, я с Евсеичем
ходил гулять, разумеется, с позволения матери, и мы успели осмотреть Бугуруслан, быстрый и омутистый, протекавший углом по всему саду, летнюю
кухню, остров, мельницу, пруд и плотину, и на этот раз все мне так понравилось, что
в одну минуту изгладились
в моем воспоминании все неприятные впечатления, произведенные на меня двукратным пребыванием
в Багрове.
«Пруд посинел и надулся, ездить по нем опасно, мужик с возом провалился, подпруда подошла под водяные колеса, молоть уж нельзя, пора спускать воду; Антошкин овраг ночью
прошел, да и Мордовский напружился и почернел, скоро никуда нельзя будет проехать; дорожки начали проваливаться,
в кухню не
пройдешь.
Хохол обернулся, наклонил голову, точно бык, и, стиснув за спиной руки,
прошел мимо нее
в кухню. Оттуда раздался его голос, сумрачно насмешливый...
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их к груди, долго
ходила по дому, заглядывая
в печь, под печку, даже
в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а он не шел. Наконец, усталая, она села
в кухне на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
Они явились почти через месяц после тревожной ночи. У Павла сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать уже легла и, засыпая, сквозь дрему слышала озабоченные, тихие голоса. Вот Андрей, осторожно шагая,
прошел через
кухню, тихо притворил за собой дверь.
В сенях загремело железное ведро. И вдруг дверь широко распахнулась — хохол шагнул
в кухню, громко шепнув...
Он
прошел в столовую. Там уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался
в воздухе. Пахло горелым маслом из
кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Жена его бивала,
сослала жить
в кухню и до того довела, что он наконец привык к побоям и дурному обхождению и не жаловался.
— А все-таки вам надо помириться со стариком, — доложил Петр Степанович, — он
в отчаянии. Вы его совсем
сослали на
кухню. Вчера он встретил вашу коляску, поклонился, а вы отвернулись. Знаете, мы его выдвинем; у меня на него кой-какие расчеты, и он еще может быть полезен.
Говорили, что он работал
в этом роде, еще когда
ходил к плац-майору на
кухню и, разумеется, извлек из этого посильный доход.
Работы у меня было много: я исполнял обязанности горничной, по средам мыл пол
в кухне, чистил самовар и медную посуду, по субботам — мыл полы всей квартиры и обе лестницы. Колол и носил дрова для печей, мыл посуду, чистил овощи,
ходил с хозяйкой по базару, таская за нею корзину с покупками, бегал
в лавочку,
в аптеку.
В веселый день Троицы я, на положении больного, с полудня был освобожден от всех моих обязанностей и
ходил по
кухням, навещая денщиков. Все, кроме строгого Тюфяева, были пьяны; перед вечером Ермохин ударил Сидорова поленом по голове, Сидоров без памяти упал
в сенях, испуганный Ермохин убежал
в овраг.
Всё исчезло для него
в эти дни; работой на заводе он и раньше мало занимался, её без ошибок вёл Шакир, но прежде его интересовали люди, он приходил на завод,
в кухню, слушал их беседы, расспрашивал о новостях, а теперь — никого не замечал, сторожил постоялку,
ходил за нею и думал про себя иногда...
«Вот и покров
прошёл. Осень стоит суха и холодна. По саду летит мёртвый лист, а земля отзывается на шаги по ней звонко, как чугун. Явился
в город проповедник-старичок, собирает людей и о душе говорит им. Наталья сегодня
ходила слушать его, теперь сидит
в кухне, плачет, а сказать ничего не может, одно говорит — страшно! Растолстела она безобразно, задыхается даже от жиру и неестественно много ест. А от Евгеньи ни словечка. Забыла».
Так
прошло четыре тёмных, дождливых дня, на третий — удар повторился, а ранним утром пятого дня грузный, рыжий Савелий Кожемякин помер, и минуту смерти его никто не видал. Монахиня, сидевшая у постели, вышла
в кухню пить чай, пришёл Пушкарь сменить её; старик лежал, спрятав голову под подушку.
Он ясно видел, что для этой женщины Маркуша гораздо интереснее, чем хозяин Маркуши: вот она, после разговора
в кухне, всё чаще стала
сходить туда и даже днём как будто охотилась за дворником, подслеживая его
в свободные часы и вступая с ним
в беседы. А старик всё глубже прятал глаза и ворчал что-то угрожающее, встряхивая тяжёлою головою.
И
в доме все наперерыв стали изобретать фамилии. Перебрали все возрасты, полы и породы лошадей, вспомнили гриву, копыта, сбрую…
В доме,
в саду,
в людской и
кухне люди
ходили из угла
в угол и, почесывая лбы, искали фамилию.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот уходил
в кухню «додернуть» часик на горячей печке, а большею частью
ходил из угла
в угол
в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
Только что
прошли через
кухню в коридор, а там огонь…